Цифровые гаджеты
  • Как выбрать планшет

    С момента появления первых планшетных компьютеров прошло 7 лет. За такое, достаточно короткое, время это устройство...
    [Читать далее]

  • Xplay 3S

    Фаблет получил название Xplay 3S. Как напоминает издание, предыдущие смартфоны Vivo назывались X1 и Xplay. От названия Xplay...
    [Читать далее]

Игры
  • MafiaEmpire

    В игре MafiaEmpire вашей целью является создание самой сильной империи в мире. Вы должны формировать новые компании и фирмы и с их помощью зарабатывать деньги. Стройте фабрики,...
    [Читать далее]

  • Battlefield 3

    Игра Battlefield 3 Оружие предназначается для ярых фанатов игры Battlefield 3 для персональных компьютеров. Эта игра занимает первые строчки по популярности в мире. Уже годами...
    [Читать далее]

  • Robo-Rail

    Боб обязательно должен пересечь весь дикий Запад. Чтобы не попасть в лапы разбойникам, которые очень любят грабить одиноких путников, он должен решать головоломки....
    [Читать далее]

Виджет погоды

  Лучший рисовальщик может оказаться плохим архитектором, а лучший архитектор может оказаться плохим рисовальщиком. Уже при выборе профессии архитектора требуется талант к искусству графики. Вся наша новая архитектура рождается на чертежных столах, а из полученных эскизов изготовляются макеты, наподобие экспонатов музея восковых фигур.
В старину архитектор прибегал к чертежу лишь для того, чтобы объясниться с мастеровым, которому предстояло осуществить его на практике. Так же как поэт вынужден пользоваться письменностью, чтобы быть понятым. Мы еще не настолько пока лишились культуры, чтобы с помощью правописания обучать ребенка поэзии.
Если роман походит на пьесу, то он плох и как роман и как пьеса. Еще хуже обстоит дело, если могут смешиваться два различных вида искусства, пусть даже в какой-то плоскости имеющих общие точки соприкосновения. Скульптура, которая неплохо вписывается в композицию, выставленную в музее восковых фигур, – отвратительна… Как это ужасно, когда архитектурный набросок, который уже сам по себе ценен как произведение графического искусства благодаря технике его исполнения (а среди архитекторов имеются подлинные мастера графики), выполняется в камне, стекле и стали. Ведь признаком задуманного в чисто архитектурных формах произведения является то, что в изображении на плоскости оно выглядит беспомощно… Но в наши дни превалирует веселый дух экспозиций. Формы создаются теперь не инструментом строителя, а карандашом чертежника.
Я же считаю, что настоящее здание не должно производить никакого впечатления, если оно представлено на плоскости чертежа. Предметом моей наивысшей гордости является то, что созданные мною интерьеры совершенно не передаются фотографией и что живущие в них люди не узнают свои квартиры на фотоснимках, как обладатель картины Моне не узнал бы ее в копии.

Circle Launcher

  Я вынужден отказывать себе в удовольствии видеть свои произведения, воспроизведенными в различных периодических журналах по архитектуре. Я вынужден отказываться от удовлетворения своего тщеславия… Когда мне впервые было предложено кое-что сделать, а это было достаточно трудно для меня, потому что, как я уже отмечал, проектируемые мною работы не могут быть показаны графически, меня встретили в штыки. Э было двенадцать лет назад, тогда я оформлял кафе Музеум. Архитекторы назвали эту работу кабацким нигилизмом. И все же кафе существует до сих пор, а интерьеры многих других архитекторов того периода преданы забвению… В том, что это кафе оказало большее влияние на наше современное искусство интерьера, чем все предшествующие работы, вместе взятые, вы убедиться, пролистав подшивку мюнхенского журнала Декоративное искусство за 1899 год, в котором оно было воспроизведено.
Во второй половине девятнадцатого века раздался клич невежд: у нас нет архитектурного стиля! Но именно эта эпоха в большей степени, чем любая другая, обладала ясно выраженным стилем – стилем, который с наибольшей силой отличал ее от всех предыдущих периодов; примеров подобной ошибки не знала история культуры. Но тогдашние лжепророки способны были признать искусством только те произведения, которые отличались бы необычностью орнамента; они фетишизировали орнамент и, приняв гибрид за нечто естественное, назвали это стилем. А у нас ведь был настоящий стиль, но без украшательств. Если бы, например, можно было все наши старые и новые здания очистить от украшений, оставив одни голые стены, то было бы совершенно невозможно отличить здание XV века от здания XVII века. Зато любой профан мог бы с первого взгляда определить дом, построенный в девятнадцатом веке.

LockScreen

  Поскольку у нас не было украшений, то раздались жалобы на отсутствие стиля. Копирование образцов прошлого достигло таких размеров, что это стало казаться смешным даже самим подражателям. Когда исчерпались источники, подражатели изобрели новые орнаменты; причем их культура пала настолько низко, насколько они сами были способны к этому. Теперь же они с удовлетворением потирают руки, считая, что нашли стиль двадцатого века.
Но стилем двадцатого века является отнюдь не это. Имеется множество вещей, определяющих в чистом виде стиль двадцатого века… Их создатели… и сапожники, и кожевники, и шорники, и каретники, и мастера, изготовляющие различные инструменты, и, словом, все те, кто не поддался всеобщему психозу, считая, что его ремесло не настолько благородно, чтобы откликнуться на те нововведения, которые предлагались культурой в коротких штанишках. Какое счастье!
Воспользовавшись крохами, оставленными мне архитекторами, я сумел двенадцать лет назад восстановить искусство изготовления мебели. И мы бы прочно овладели этим искусством, если бы архитекторы не совали нос в столярные мастерские. К этой задаче я приступил не как академик, дав свободу творчеству и подчинившись полету фантазии. Так поступают в артистических кругах. Я же вошел в мастерскую робко, как школяр. Боязливо подняв взор на человека в синем переднике, я попросил его: поделись со мной секретами своего мастерства. А ведь тогда большинство народных ремесел наталкивалось на пренебрежительное отношение со стороны архитекторов. Но как только мастера разгадали мою душу и поняли, что я не тот, кто намеревается манипулировать с любимым ими деревом и фантазировать на верстаке, когда они увидели, что я не собираюсь осквернять благородные тона обожаемого ими материала, перекрашивая его в зеленые и фиолетовые цвета, тогда взыграла их осознанная гордость мастеровых и раскрылись ревностно хранимые традиции, а их гнев против хулителей наконец-то смог проявиться вовсю…

SCam

Превратите свой Но самое главное, что мне удалось открыть, это то, что стиль XX века отличается от стиля XIX века так, как фрак 900-х годов от фрака 800-х годов.
Разница небольшая. Один был из синей материи с золотыми пуговицами, другой же шьется из черной материи с черными пуговицами. Черный фрак – в стиле нашего времени, и никто не может Этого отрицать. Вывихи болезненного самомнения не коснулись реформы нашей одежды.
Когда, наконец, мне вплотную пришлось заняться строительством, я сказал сам себе: дом может быть изменен внешне не более, чем фрак. И вот тогда я увидел, насколько старинные постройки освободились от украшательств и как эта эмансипация шла через века, из года в год. Мне пришлось поэтому начать с того места, где в цепи развития образовался разрыв. Я знал лишь одно: чтобы не сойти с пути прогресса, мне необходимо обрести еще большую простоту. Я должен был заменить золотые пуговицы черными.
Дом не должен иметь броский вид. Разве не я обронил как-то фразу, что по законам современной моды одет лишь тот, кто не выглядит вычурно? Это прозвучало как парадокс. И все же нашлись добрые головы, которые задались целью возвести это в критерий – что, кстати, произошло и с другими моими парадоксами, – и ощутили сами на себе влияние нового. Это происходит довольно часто с людьми, когда в конце концов они принимают парадокс за истину.
Однако что касается вопроса о неброскости, то я не учел одного. А именно: то, что приемлемо для одежды, не может быть применено к архитектуре.
Попробуем представить себе картину, когда был бы одет по старинной моде или в духе воображаемого далекого будущего. Люди разгуливали бы в одеяниях самого старого покроя: женщины в кринолине и с высоченными прическами, грациозные в бургундских панталонах… Но если бы в этой толпе вдруг появился тип, одетый в поношенный пиджак, разве это не бросилось бы в глаза? И более того, разве бы это не вызвало скандала? И разве не позвали бы полицию, которая призвана предотвращать скандалы?

Close All Apps

Медленно работает Но дело обстоит иначе. С одеждой все в порядке, а трюкачества затрагивают область архитектуры. Мой дом (я имею в виду Лоос-хаус на Михаэлерплац в Вене) вызвал настоящий скандал, и на место прибыла полиция, готовая вмешаться в любую минуту. В четырех стенах я был волен делать все, что мне заблагорассудится, но подобные вещи недопустимы на улице!
При виде моих последних работ многие, вероятно, не соглашаются с тем сравнением, которое я провожу между портновским ремеслом и архитектурой. Ведь архитектура – это искусство. Я это допускаю, но лишь на время. Неужели никому еще не бросилось в глаза то разительное соответствие, которое имеется между внешностью людей и внешним видом зданий? Разве прически с ниспадающими прямыми прядями не согласуются с готическим стилем, а пышные парики – с барокко? А вот согласуются ли наши современные дома с нашим одеянием? Кое-кто опасается однообразия. Да разве античные здания, относящиеся к определенной эпохе и определенной стране, не были однообразны? Ведь они однообразны настолько, что благодаря этому их можно систематизировать в зависимости от стилей, стран, народов и городов. Тщеславие с его нервозностью было чуждо античным мастерам. Традиция определяла формы, а не формы меняли традицию. Однако мастера не всегда могли точно воспроизводить формы, освященные прочными традициями.
Новые задачи изменение формы, а это приводило к ломке старых правил и появлению новых форм. Но люди прошлого находились в согласии с архитектурой своего времени. Дом, создаваемый согласно новым критериям, нравился всем. Сегодня же большинство возводимых зданий нравится лишь двум категориям людей: домовладельцам и архитекторам. А дом нравиться всем.